— История с Химкинским лесом началась со стандартного эколагеря, — рассказывает свою версию известного инцидента московский панк Денис, сидя в небольшой кофейне. — Это когда 30–40 человек приходят с палатками в лес и ждут. Когда рабочие начнут рубить, надо встать перед ними стенкой. В Сасове, в Рязанской области, нам так удалось остановить строительство химического цеха — все потому, что местные жители оказали поддержку. А в Химках мэр Стрельченко сам все спровоцировал, когда подписал этих спартаковских фанатов, которые напали на эколагерь защитников леса. В том лагере было много общих знакомых, поэтому в ответ все приехали в Химки громить администрацию. А так… Химкинский лес — е-мое, он не такой уж и большой. Но дело в том, что вся Россия сейчас как Химкинский лес. Все против вырубки, 2000 человек вышли на Пушкинскую площадь, Медведев написал в твиттер, а Стрельченко так и сидит на своем месте!

На самом деле неизвестно, кем именно были несколько десятков молодых людей с плакатом «Очистим лес от фашистской оккупации», летом 2010 года закидавших здание химкинской администрации дымовыми шашками и стрелявших по нему из травматических пистолетов с криками «Трассу в обход!» и «Остановим вырубку леса!». Но, в общем, это крайнее проявление той современной панковской субкультуры, к которой можно отнести широкий спектр молодежных движений: антифашистов, анархистов, зоозащитников и т.д.

О них чаще всего говорят как об антифа, потому что эта часть идеологии современного панковского движения самая драматичная. Антифашистов убивают нацисты, на них охотится центр «Э», защищавшие антифашистов адвокат Станислав Маркелов и журналистка Анастасия Бабурова были убиты 19 января 2009 года — предположительно нацистами.

Но антифашизм — лишь часть панковского движения, которое за последние десять лет разрослось и фактически стало сегодняшним протестным андеграундом, каким были неформалы и рок-клубы 80-х. У панков свой язык, культура, традиции, свои герои и мученики, своя музыка, самиздат и даже пищевые привычки и образ жизни.

Идеология современного панк-движения не так проста, как в 80-е, она состоит из самых разных постулатов, по многим ведутся споры. Но ось, вокруг которой все вертится, та же: протест против того, что современные панки считают частью «системы» — социального бессознательного, уничтожающего личность. В 80-е «системой» был совок. Сегодня это несправедливая власть и капиталистическая мораль.

У панковского движения есть негативная и позитивная программы. Негативная — это столкновения с фашистами; позитивная — деятельность в русле этики d.i.y. (do it yourself — «сделай сам»). Например, фримаркеты (ярмарки бесплатных услуг и обмен вещами), защита животных (почти все панки — более или менее вегетарианцы), экологические акции, издание зинов (самодельных журналов), панк-концерты и «Еда вместо бомб» (раздача еды бездомным на улице). Обе программы, по сути, направлены на преобразование общества. Но общество замечает только одну.

— В прессе это зазвучало впервые именно как «антифа». Но активных антифа, которые фашистов ебошат, в Москве от силы человек шестьдесят. А просто панков — 1200–1300: столько примерно 19 января пришло, — говорит Денис, имея в виду шествие в память Маркелова и Бабуровой в январе этого года.

Против апатии

Рядом с Денисом в кофейне сидит Оля. С Олей я познакомилась прошлым летом, когда она организовывала сбор денег на операцию для Даши — активистки панк-движения из Краснодара. У Даши сложная форма рака костей головы. В первый же месяц клич, брошенный в «ВКонтакте» и «Живом журнале» только среди «своих», принес 170 тысяч рублей на операцию и протез.

— Я не ожидала, когда это начиналось, что мы столько соберем, — говорит Оля. — Процентов тридцать всей суммы — это то, что приходило на Яндекс-деньги. Много давали в руки, но большая часть — от панковских концертов, которые проходили в поддержку Даши не только в Москве, но и в других городах. Наш знакомый с первого концерта передал мне такую сумму, которую я не могла в руках удержать.

Панки — не революционеры в политическом смысле. Они не ангажированы какой-либо партией. В своих фэнзинах они не публикуют программных общественно-политических заявлений. Авторские колонки в фэнзине «Имхопанг», например, посвящены разным аспектам частной жизни панка: личный опыт пребывания в милиции после траурной акции; отношения панка с родителями; панк и деньги; помощь беспризорным; опыт двухдневной жизни в лесу; личный опыт работы в магазине розничной сети.

Панк ищет ответ на вопрос, как лично он может спасти мир. Ответов много: вегетарианство, уборка мусора, отказ от чрезмерного потребления, от высокооплачиваемой, но порабощающей службы в офисе, экозащита или «Еда вместо бомб». Панки не требуют перемен от мира, они требуют перемен от себя. «Изменись сам», — поется в одной из их песен.

Ты хочешь, чтобы мир изменился,
А сам собираешься остаться таким же.
Ты не можешь ожидать ничего от мира, полного апатии.

(xTRUE NATUREx «Be the Change»)

Бороться против собственной апатии панкам помогает тусовка, полностью построенная на принципе d.i.y. Все вечеринки, концерты, митинги, акции панки устраивают сами, и никто принципиально не получает за свою работу денег.

Денис занимается панковским инфоцентром — некоммерческой площадкой для концертов, дискуссий, кинопросмотров. Последнее его мероприятие — фримаркет на модной московской площадке «Авант».

— Химки — самое яркое по негативной теме, а фримаркет — по позитивной, — говорит он. — На последний фримаркет 600 человек собрались. Девочки, мальчики, абсолютно левые люди, не панки. Какие-то дамы в шубах принесли кучу своих мрачных стильных вещей. Мы потом сгрузили все это на тачки и увезли людям, которые занимаются помощью бездомным.

Против пьянства и мясоедства

Волжский панк Егор считает, что настоящие панки — это только стрейтэджеры, то есть носители идеологии straight edge, «четкая грань», родившейся из песни американского панка Яна Маккея, который в 1981 году спел, что не употребляет наркотики и не напивается в хлам, потому что у него есть «четкая грань». Сам Егор растягивает слова на манер гопника и всегда высказывается категорично. Он антифашист и стрейтэджер с 17 лет; не пьет и не курит, любит артхаусное кино и устраивает музыкальные мероприятия в Волжском. Сейчас ему 25. Университет он бросил — пошел работать на стройках и ремонтах, потому что надо было помогать маме.

— На самом деле основа панк-культуры — свобода, — улыбается его друг Торвальд. — А стрейтэдж — личный выбор каждого.

— Панк-рок вышел из нигилистического движения, направленного против общества, и сейчас дорос до чего-то созидательного. До распространения позитивных идей, — добавляет Леша Локатор. У него в ухе «тоннель» — единственный признак неформальства на всю компанию. Остальные — Торвальд в белой футболке, Саша — тонкая девушка со стильным каре, мальчишеского вида Андрей в клетчатой рубашке, Сергей на велосипеде — чистые и опрятные, как вожатые в детском лагере.

Город Волжский — родина российских стрейтэджеров. Именно здесь в 1998 году появилась первая отечественная стрейтэдж-панк-рок-группа. Местные говорят, что весь Волжский — один большой спальный район. Широкие безлюдные улицы застроены типовыми многоэтажками. Возле огромной гостиницы «Ахтуба» — огромная же пустая площадь, совершенно безлюдная, как будто город был покинут людьми еще в советские времена. Посреди площади длинный щит: «Волжский — город моей мечты!».

— Я называю это модернизацией панк-рока, — говорит Андрей. — Сейчас никто не борется с обществом посредством корочки блевотины на майке и зеленого ирокеза. Конечно, не все панки с ирокезами до неба обрыганы и козлы. Просто часто они деструктивные такие личности…

— Если ты не пьешь и не носишь ирокез, что делает тебя панком?

— Панк — это мышление. Своеобразное мышление, не такое, как у моего папы, например, который любит копаться в машине и ездить в огород.

— Мне уже в 13 лет было ясно, что сидеть в садике, бухать в беседке и играть в карты я не хочу, — добавляет Егор. — Не пить, не курить, не трахаться направо и налево, не пить кока-колу, не есть в Макдаке, то есть не кормить капиталистический мир, бойкотировать корпорации — это по стрейтэджу. Антипотребительская культура. Правда, обычные панки — они п…ец потребители: они и курят, и пьют, то есть жесткие спонсоры всего этого говна.

— Это революция повседневности, — говорит Торвальд. — У людей, с которыми ты общаешься, возникают вопросы: а почему ты не ешь мяса? Ты разъясняешь свою позицию. Никто не говорит, что они примут твою точку зрения. Но они, в свою очередь, понесут эти мысли дальше. И так постепенно ты меняешь мир вокруг себя.

Торвальд, кстати, пустил жить в свою съемную квартиру шестерых друзей. Все они постепенно стали веганами.

Против потребления

— Это интересно, это такая игра, — говорит Катя, панк из Краснодара. — Ты не просто принимаешь то, что тебе дают, а выбираешь. Тебе нужно подходящее мороженое, фруктовый лед например, он без молока. И ты ищешь. Готовишь, рецепты придумываешь, что-то чем-то заменяешь. Это занимательно.

Катя — программист в веб-студии. На ней винтажное ситцевое платье и модные очки. Она любит повторять, что нужно «все пропускать через себя», то есть не брать все, что дает жизнь, а делать осознанный выбор.

— Нет четких границ «ты это сделал — ты больше не панк», — говорит Катя. — Ты же сам себя называешь панком — значит, сам считаешь, что подходишь под это определение. Если ты подходишь под дорогие рестораны и айфон, никто тебе слова не скажет. Может, тебе это нужно зачем-то.

Панковские убеждения не противоречат достатку: важно не сколько ты получаешь, а на что ты тратишь деньги. Покупать дорогую одежду или машины — «не по панку», а сшить себе одежду самому и ездить на велосипеде — «по панку». Работать в крупной корпорации или в сетевом магазине тоже «не по панку», но многие панки работают именно в них: туда легче устроиться, не жалко уволиться и можно потом написать в фэнзин разгромную статью об ужасах корпоративной этики.

Московский панк Оля недавно работала в Олимпийском комитете в Сочи, а Денис подрабатывал на выборах. Оба говорят, что для них это был «постмодернистский опыт».

— Зато на выборах я понял, что всю эту систему просто невозможно изменить, — говорит Денис. — Это был последний гвоздь в мое понятие демократии.

Я спрашиваю, что заставляет их отказываться от высокооплачиваемой работы в пользу панк-движения. В ответ Денис с Олей рассказывают, как они кормили бездомных, издавали фэнзин, ездили на фестивали, ходили на акции, знакомились с людьми.

— Променять этот опыт на то, чтобы ездить на новой «мазде»?! — говорит Денис. — Блин, да я автостопом всю Европу объездил, пил французское вино и ел сыр, глядя на Монте-Карло, — мне было шикарно.

В каком-то смысле панк-движение — это способ бесплатно получить те радости жизни, которые в современном мире принято покупать за деньги: развлечения, поездки, адреналин, ощущение, что ты делаешь хорошее дело, и самое главное — свободу.

— Мы ездили в тур в том году, — рассказывает лидер кировской панк-группы «ТопографЗемлемер!» Андрей. — В Липецке играли в гараже, чуть ли не в варежках, потому что замерзали. А в подмосковной Коломне нас встретили, как «Металлику»: накормили, дали гримерку, бухло в баре бесплатное. Я не представляю, кем бы я был, если бы вырос в богатой семье. Не ездил бы автостопом, не был бы сейчас здесь, а нюхал бы кокс в клубе. Из богатых людей мало кто становится панк-рокером. Это такой пролетарский стиль.

Группа Андрея играет мелодичный пост-рок и издается на независимом лейбле. Недавно Андрей переехал из Кирова в Москву, где устроился продавцом в магазин детских игрушек, но группу не бросил и мечтает выйти с ней на другой уровень.

— Для меня эталоном является группа Chamba Wamba. Они панки, но играют попсу. Они зарабатывают деньги, но не тратят их на кутеж, «лендроверы» и прочее дерьмо. Они часть своих гонораров отдают германскому анархистскому радио. Я хочу быть таким, как они: зарабатывать деньги посредством любимого дела.

Не против насилия

Рано утром мы с Егором стоим на пыльной трамвайной остановке. Вокруг какая-то лесостепь. Мы едем в пункт сдачи крови.

Егор сдает кровь регулярно. Пока мы едем, в водителе трамвая — девушке лет двадцати с крашеными волосами и темным макияжем — он признает «бониху», то есть девушку-бонхеда (фашист-бонхед, от английского bonehead, «костяная голова». — «РР»). Потом показывает мне в окно на каких-то людей на улице — это «шарпы» (SHARP — «скинхеды против расовых предрассудков», то есть скинхеды-антифа. — «РР»). Ощущение, будто мы путешествуем по компьютерной игре, где есть существа разных видов, с которыми главного героя связывают разные отношения, от открытой вражды до сдержанной неприязни.

— Не надо думать, что панки — это такие пацифисты, — говорит мне в Москве Денис. — Вот ты говоришь, насилие — это зло. Не знаю. Это не добро и не зло, не надо мыслить в таких категориях. Во многом движение, к сожалению, завязано на насилии со стороны правых и «серых». Поэтому приходится носить ножи, покупать травматы, заниматься рукопашным боем, защищать себя. Если я прихожу домой и у меня руки в крови, мои родители знают, что делать. Если я говорю: «Звони адвокату», — они знают, кому звонить.

Обычно драки панков с фашистами происходят после концертов или акций. Многие — в метро.

— В результате битые плафоны, порезанные люди, — Денис пожимает плечами. — Как это выглядит? На тебя бегут, ты бежишь, бутылки летают, плафоны бьются, бабка в метро кричит. Менты у себя в комнатке запираются, ничего не делают.

Испуганное равнодушие, с которым общество смотрит на разборки субкультур между собой, не очень отделяя их друг от друга, работает на панковскую веру в себя и против веры в государство, которое не защищает.

— До чего ты опустился! Тебе больше никто не верит! — кричит в микрофон длинный парень в подвале склада на окраине Краснодара. Идет концерт. Толпа парней перед сценой бегает по кругу, подпрыгивая. Затем хоровод так же внезапно рассыпается.

— Это парень из Анапы, — юноша в модных роговых очках кричит на ухо своему приятелю. — У него есть песня из одной строчки: «Куда мы идем? Куда мы идем? — Деревья сажать!» И музыка: ты-дыжь!

В хардкоре между выступающим и зрителями нет дистанции, все равны, все участвуют в исполнении. Чем популярнее песня, тем больше куча мала — люди напрыгивают друг на друга, как футболисты, которые радуются голу. Кого-то поднимают на руках к потолку. Хардкор-танец называется мош: люди то колотят воздух под собой, как будто бьют лежачего, то вдруг все садятся на пол «в одну лодку» и «гребут», то просто выбрасывают ноги и руки в стороны. Периодически трогают друг друга за плечо — мол, все в порядке, братан, я тебя не задел? Извини, если что.

— Вы, конечно, чуть не раз…бали аппаратуру и чуть не убили меня, ну да ладно, — говорит солист ростовской хардкор-группы Good2Go и продолжает концерт: «Свободу и жизнь ставим на кон! // Наша правда выше, выше, чем закон!»

Группа Good2Go играет позитивный хардкор. Негативный — хейткор (от английского hate — «ненависть») — концентрируется на критике язв общества. Позитивный дает рецепт.

— Ребят, выйдите на пять минут. Нужно пол здесь протереть, а то тут каток какой-то!

— Это что, кровь?

— Да нет, воду разлили.

Народ выходит в соседний зал. Здесь на сдвинутых столах разложены фэнзины, наклейки, пластинки, диски, кассеты и черешня в картонных стаканах. Что-то продается, что-то отдается бесплатно. Здесь же стоит картонная коробка для сбора денег с надписью: «Семье Дениса, убитого в Рязани нацистами». На улицу из клуба никто не выходит: на все время концерта железная дверь наглухо запирается, чтобы защититься от бонов. После ростовчан на сцену выходит московская команда «210», c их появлением на сцене становится понятно, что такое хейткор:

Сперва пьешь, отдыхаешь с друзьями,
Потом принимаешь лик обезьяны,
Теряешь рассудок, контроль своих рук —
Вот так вот в х…ло превращается друг.
Пьяное х…ло!
Пьяное х…ло!
Пьяное х…ло!

После концерта на виске у солиста Good2Go — аспиранта филфака и преподавателя русского языка как иностранного — свежая царапина от ботинка: получил на сцене. Участники едут домой на такси и обсуждают, что следующий концерт недостаточно законспирирован — кто-то кинул объявление в открытом доступе «ВКонтакте». Значит, могут напасть местные «бончики», они же «фашуганы».

— В моем городе антифашизм как движение образовался на фоне того, что неонацисты накрывали все концерты, не давали людям просто ходить развлекаться, слушать музыку, — говорит Андрей из «ТопографЗемлемер!» — И в конечном итоге это всем надоело, появились люди, которые начали давать им отпор. Со временем это стали называть антифашизмом. Я пытался от этого абстрагироваться, но у меня все друзья в этой субкультуре, я прихожу на концерты, которые накрывают нацисты, так что в любом случае я не буду стоять, не защищаясь: «Бейте меня, режьте меня». По ТВ показывают, что антифашисты режут русских ребят, — что за бред! Антифашизм — самое доброе явление, которое можно придумать. Есть в каждом движении свои мудаки, но в целом антифашизм — это добро. Как и панк-рок. Вообще, панк-рок — это и есть современное добро.

За личную революцию

— А что, возможна анархистская революция? — спрашиваю я у панков, собравшихся на концерте.

— Революция должна свершиться после того, как общество выйдет на другой интеллектуальный уровень, — серьезно отвечает один, весь в татуировках. — Иначе власть достанется варварам и начнется хаос. Я в своих взглядах пришел к тому, что просто в собственных глазах не хочу быть говном, и не машу при этом флагами: я вырос из этого.

В Краснодаре я встречаюсь с Максимом, одним из старейшин краснодарского панк-движения. Максиму 32 года, он бывший участник культовой краснодарской хардкор-группы «Засрали солнце», у которой есть программная песня «Фашизм не пройдет!». Максим преподает философию в Кубанском университете и пишет в несколько краснодарских изданий.

— Основная категория панковского мировоззрения — категория свободы, — говорит он. — То есть я могу быть свободным только тогда, когда свободны остальные. Тут панк что-то новое открыл? Нет! Это золотое правило этики: поступай так, как хочешь, чтобы поступали с тобой.

— Если уважать свободу другого — значит, нужно уважать и свободу нациста?

— Я считаю, что нацизм, национализм, фашизм — это явление, против которого нужно бороться. Фашизм порождает насилие, жестокость. И эту жестокость нужно предотвращать. Хотя о способах предотвращения ведется много дискуссий. Иной раз я вижу неофашиста, но это 17-летний ребенок, который, может, по глупости этим занимается.

— Многие антифа уверены, что если дать в нос этому ребенку, он поймет, что фашистом быть некруто, и перестанет им быть.

— Это смешно. Национализм — он глубже. Когда я еду в Чехию отдыхать и мне мама говорит: «Зачем ты туда едешь, они все нас ненавидят после 1968 года». Или когда мы думаем, что все западные украинцы хотят насолить русским. Когда с неприязнью относимся к другим культурам.

Мы подходим к банкомату, Максим достает карточку Visa и снимает деньги.

— Мне не нравится, когда думают, что панк — это неудачник, который не может состояться в обществе, — как бы оправдываясь, говорит он. — Панк — это не ущербность какая-то. Это определенная позиция: отрицание деляжничества, неспособность пойти по головам других ради выгоды.

Позиция самого Максима в целом такова: он не берет взяток, но взяточникам в университете руку подает; пишет рекламные статьи для строительных компаний, но отказывается от политических заказов. А еще он недавно купил дорогую рубашку Lacoste — со скидкой.

— Я и сам думаю: может, я на самом деле уже обычный конформист, обыватель? — Он пожимает плечами. — Не знаю.

Источник: http://rusrep.ru/article/2011/05/10/punks/